Художественный фильм «Ошибка инженера Кочина» снял в 1939 году режиссер Александр Мачерет. В основу сюжета легла пьеса «Очная ставка» Льва Шеина и братьев Тур — соавторов Леонида Тубельского и Петра Рыжея. Пьеса поднимала популярные в 1930-е годы темы: зарубежного шпионажа и бдительных граждан, — а также прославляла государственные органы, которые охраняли безопасность страны и ее стратегические разработки.
По сюжету инженер-конструктор, работник авиационного завода Александр Кочин принес домой секретные чертежи, и они попали в руки агентов иностранной разведки. Но благодаря бдительному портному, который перехватил шифровку, сотрудники НКВД вовремя узнали о заговоре и взяли шпионов с поличным.
Фильм опубликован в рамках совместного проекта «Культура.РФ» и Госфильмофонда России «Открытая коллекция»
Отечественный кинематограф 1930-х годов — до предела идеологизированный, часто оторванный от реальной жизни, подчиненный кондовым штампам соцреализма и жесткой цензуре, тем не менее явление очень интересное. В нем работало много талантливых людей, и талант этот так или иначе прорывался, да и сам набор кинематографических штампов служил зеркалом эпохи. Одним из таких фильмов-зеркал стала лента «Ошибка инженера Кочина» 1939 года, запрограммированная на успех, но оказавшаяся воплощенной несуразицей. Если не говорить о том, что за шпиономанией конца 1930-х годов стояло множество изломанных человеческих судеб.
В 1937 году, когда надо было как-то объяснить и оправдать разгул террора в стране, появилась пьеса «Очная ставка», рассказывающая о бесчинствах шпионов и вредителей на территории СССР и о доблестной борьбе с ними сотрудников органов безопасности. Основным автором был Лев Шейнин, в молодости мечтавший о писательской стезе и даже учившийся в литературном институте, но перешедший на работу в «органы» и сделавший головокружительную карьеру, став ближайшим помощником А.Я. Вышинского, главного советского прокурора. Шейнин занимался делом по убийству Кирова, а потом делом «Право-троцкистского блока» Каменева и Зиновьева, так что с «материалом» был знаком не понаслышке. Отдыхая от трудов, он продолжал баловаться литературой, считаясь основоположником советского детективного жанра. Его «Записки следователя» пользовались большой популярностью, да пьесы на тему ловли шпионов и отщепенцев, созданные вместе с его обычными соавторами братьями Тур (Л.Д. Тубельским и П.Л. Рыжеем), шли по всей стране.
Кстати, Шейнин и сам в 1936 году был репрессирован и даже отправлен на Колыму, но вскоре этапирован обратно в Москву и после пересмотра дела освобожден. Так что впечатления у автора накопились разнообразные.
Однако для работы над сценарием были приглашены не авторы нашумевшей пьесы, а Юрий Олеша, чьи собственные произведения, кроме «Трех толстяков», с 1936 года находились под негласным запретом, не издавались и не упоминались до 1956 года. Может быть, ему дали возможность доблестным трудом реабилитироваться перед советской властью… Но Олеша был привязан к идеологически выдержанной пьесе, написанной представителем «органов», и сценарий фильма его творческой удачей не стал. К тому же, соавтор Олеши, будущий режиссер фильма Александр Мачерет ограничивал порывы писателя, прикидывая как фантазии Олеши можно будет воплотить на экране практически.
На роли в фильме были утверждены признанные звезды: Любовь Орлова, находящаяся на пике популярности, Михаил Жаров, а также необыкновенно талантливые актеры Раневская, Петкер, Кмит (Петька из «Чапаева»)… При таком составе фильм должен быть обречен на успех. Но Жаров в роли следователя госбезопасности, не предполагавшей юмористических красок, утратил свое легендарное обаяние, да и Любовь Орлова смотрелась намного органичнее в фильмах вроде «Цирка», где были песни, танцы, шелка и перья…
В 1937 году, когда надо было как-то объяснить и оправдать разгул террора в стране, появилась пьеса «Очная ставка», рассказывающая о бесчинствах шпионов и вредителей на территории СССР и о доблестной борьбе с ними сотрудников органов безопасности. Основным автором был Лев Шейнин, в молодости мечтавший о писательской стезе и даже учившийся в литературном институте, но перешедший на работу в «органы» и сделавший головокружительную карьеру, став ближайшим помощником А.Я. Вышинского, главного советского прокурора. Шейнин занимался делом по убийству Кирова, а потом делом «Право-троцкистского блока» Каменева и Зиновьева, так что с «материалом» был знаком не понаслышке. Отдыхая от трудов, он продолжал баловаться литературой, считаясь основоположником советского детективного жанра. Его «Записки следователя» пользовались большой популярностью, да пьесы на тему ловли шпионов и отщепенцев, созданные вместе с его обычными соавторами братьями Тур (Л.Д. Тубельским и П.Л. Рыжеем), шли по всей стране.
Кстати, Шейнин и сам в 1936 году был репрессирован и даже отправлен на Колыму, но вскоре этапирован обратно в Москву и после пересмотра дела освобожден. Так что впечатления у автора накопились разнообразные.
Однако для работы над сценарием были приглашены не авторы нашумевшей пьесы, а Юрий Олеша, чьи собственные произведения, кроме «Трех толстяков», с 1936 года находились под негласным запретом, не издавались и не упоминались до 1956 года. Может быть, ему дали возможность доблестным трудом реабилитироваться перед советской властью… Но Олеша был привязан к идеологически выдержанной пьесе, написанной представителем «органов», и сценарий фильма его творческой удачей не стал. К тому же, соавтор Олеши, будущий режиссер фильма Александр Мачерет ограничивал порывы писателя, прикидывая как фантазии Олеши можно будет воплотить на экране практически.
На роли в фильме были утверждены признанные звезды: Любовь Орлова, находящаяся на пике популярности, Михаил Жаров, а также необыкновенно талантливые актеры Раневская, Петкер, Кмит (Петька из «Чапаева»)… При таком составе фильм должен быть обречен на успех. Но Жаров в роли следователя госбезопасности, не предполагавшей юмористических красок, утратил свое легендарное обаяние, да и Любовь Орлова смотрелась намного органичнее в фильмах вроде «Цирка», где были песни, танцы, шелка и перья…
Фильм начинается с несколько растянутого монолога немолодого человека, который нервно курит и рассказывает, с цитированием романса «На заре туманной юности», о том как был счастлив в 1911 году, когда у него была любимая жена, дочка, маленький домик в Саратове и служба акцизного чиновника. И как потом жена убежала с любовником в Париж, разлучив его с дочкой Катенькой, и вот теперь, когда он стар и одинок, несчастный отец не совладал с тоской и попытался перейти государственную границу, чтобы добраться до Парижа к дочке… Почему и оказался «здесь». И тут зритель видит, что «здесь» — это кабинет следователя, а сотрудники органов, сидящие под портретом Сталина, страданиям несчастного отца как-то не особо и сочувствуют, пытаясь сбить его с толку вопросами, кто был городским головой Саратова в 1911 году, да на какой улице стояло Акцизное управление.
Сразу понятно, как неуместна сентиментальная улыбка задержанного и его рассказы о мещанских радостях. Дав подписать протокол, отца парижской дочки… отпускают, но следователь (Жаров) сурово смотрит ему вслед и уверенно говорит сам себе: «Шпион!» Жаров вообще постоянно «хлопочет лицом», пытаясь придать ему волевое и проницательное выражение, но этот легкий перекос лица не всегда отвечает задаче.
Выпроводив шпиона, сотрудники НКВД достают из сейфа промокашку, найденную при обыске в желобе под окном шпионской квартиры. На промокашке продавились слова письма, и следователю удается прочитать: «Дорогой друг! Будьте беспощадны к ней…» Из этого делаются два вывода: а) шпион нагло врал о своем одиночестве на допросе, ведь у него есть дорогой друг; б) «опасность нависла над какой-то женщиной»…
И сотрудники НКВД решают внимательнее относиться к сводке происшествий, чтобы не пропустить момент, когда шпион пришьет кого-то женского пола и этим саморазоблачится.
А тем временем на завод, изготавливающий военную авиационную технику, является инженер Кочин. Оказывается, его уже наградили орденом, но виновнику торжества об этом почему-то никто не сообщил. Будучи человеком политически грамотным, Кочин утром, до службы слушал новости по радио и случайно узнал, что стал орденоносцем. Коллеги, исключительно мужчины, которые тоже слушают радио, оказались в курсе и принялись поздравлять Кочина, а некоторые даже обнимать, прижимать к себе и страстно целовать (пропаганда гомосексуализма в то время была явно неактуальной темой).
Сразу понятно, как неуместна сентиментальная улыбка задержанного и его рассказы о мещанских радостях. Дав подписать протокол, отца парижской дочки… отпускают, но следователь (Жаров) сурово смотрит ему вслед и уверенно говорит сам себе: «Шпион!» Жаров вообще постоянно «хлопочет лицом», пытаясь придать ему волевое и проницательное выражение, но этот легкий перекос лица не всегда отвечает задаче.
Выпроводив шпиона, сотрудники НКВД достают из сейфа промокашку, найденную при обыске в желобе под окном шпионской квартиры. На промокашке продавились слова письма, и следователю удается прочитать: «Дорогой друг! Будьте беспощадны к ней…» Из этого делаются два вывода: а) шпион нагло врал о своем одиночестве на допросе, ведь у него есть дорогой друг; б) «опасность нависла над какой-то женщиной»…
И сотрудники НКВД решают внимательнее относиться к сводке происшествий, чтобы не пропустить момент, когда шпион пришьет кого-то женского пола и этим саморазоблачится.
А тем временем на завод, изготавливающий военную авиационную технику, является инженер Кочин. Оказывается, его уже наградили орденом, но виновнику торжества об этом почему-то никто не сообщил. Будучи человеком политически грамотным, Кочин утром, до службы слушал новости по радио и случайно узнал, что стал орденоносцем. Коллеги, исключительно мужчины, которые тоже слушают радио, оказались в курсе и принялись поздравлять Кочина, а некоторые даже обнимать, прижимать к себе и страстно целовать (пропаганда гомосексуализма в то время была явно неактуальной темой).
Коллектив просит Кочина обмыть награду (что свидетельствует о вполне здоровых дружеских настроениях), но тот под каким-то неубедительным предлогом отказывается (видимо, чтобы не поощрять пьянство) и отвлекает всех на новый самолет, который порхает под заводскими окнами. Летчик сажает машину прямо у подъезда во дворе предприятия. Кочин и его товарищи веселой гурьбой выбегают во двор, чтобы расспросить летчика об испытаниях. Летчик, в свою очередь облобызав Кочина, просит упразднить баки для топлива, а горючее заливать прямо в крыло. Инженер намерен сию секунду переделать модель самолета…
Однако выясняется, что с предприятия все уже ушли (хотя только что рядом с Кочиным и самолетом наблюдалась приличная группа товарищей). Да и самого Кочина уборщица отправляет домой. Попросив у уборщицы разрешения (?) позвонить директору, Кочин попадает на его зама (директор тоже ушел), и говорит, что хотел бы взять секретные чертежи на дом для работы. Зам не то, чтобы разрешает, но и не отказывает, только напоминает об их секретности. А сам тут же в кабинете снимает трубку, соединяется по служебному телефону со шпионами и значительным голосом говорит кодовую фразу: «Сегодня вечером есть возможность приобрести редкое издание Эразма Роттердамского. На дому у владельца»… Шпионщина начинает действовать…
Однако выясняется, что с предприятия все уже ушли (хотя только что рядом с Кочиным и самолетом наблюдалась приличная группа товарищей). Да и самого Кочина уборщица отправляет домой. Попросив у уборщицы разрешения (?) позвонить директору, Кочин попадает на его зама (директор тоже ушел), и говорит, что хотел бы взять секретные чертежи на дом для работы. Зам не то, чтобы разрешает, но и не отказывает, только напоминает об их секретности. А сам тут же в кабинете снимает трубку, соединяется по служебному телефону со шпионами и значительным голосом говорит кодовую фразу: «Сегодня вечером есть возможность приобрести редкое издание Эразма Роттердамского. На дому у владельца»… Шпионщина начинает действовать…
Кочин живет, естественно, в коммуналке. А его соседка Ксения Лебедева (в исполнении Орловой) похоже имеет на него виды и неумело кокетничает. Кочин не прочь поддаться ее чарам. Но любовные сцены происходят странно — Ксения заставляет Кочина чинить старые ходики, он роняет винтик, после чего пара долго ползает по комнате на четвереньках, случайно соприкасаясь лбами и ладонями. Идиллию нарушает звонок иностранного шпиона, призывающего Ксению на встречу (прямо при Кочине, который, конечно, ничего не понимает). Оказывается, она давно завербована и подселена шпионами в квартиру к Кочину совсем не случайно.
В переполненном ресторане «Националя» агент западной разведки требует от Ксении выполнения шпионского задания.
Ксения начинает страдать, говорить, что в то время, когда ее завербовали, она была молода и глупа, а теперь ей хотелось бы покоя… И смотрит на резидента туповатым взглядом, который очень удавался Орловой в роли ткачихи Тани Морозовой из «Светлого пути», еще не успевшей стать ударницей и получить ордена и образование. Но все же после прогуки по набережной сдается и за руку приводит шпиона к себе и Кочину домой… Пара крадется в квартиру на цыпочках — теперь Ксения должна пригласить Кочина в свою комнату, а шпион в комнате Кочина сможет воссоединиться с секретными чертежами. Дорвавшись до чертежей, резидент во всю шпионствует, хотя техника у него оставляет желать лучшего — громоздкий фотоаппарат, который надо крепить к столешнице привинчивающимся штативом, и магниевая вспышка, задымившая всю комнату доверчивого инженера… При этом шпион тоже очень хлопочет лицом, изображая на крупных планах то страх, то ненависть. И жадно прислушивается к тому, что происходит за стеной у Ксении, чтобы в случае чего пришить и ее, и Кочина (и даже вытаскивает пистолет в доказательство серьезности намерений).
Ксения начинает страдать, говорить, что в то время, когда ее завербовали, она была молода и глупа, а теперь ей хотелось бы покоя… И смотрит на резидента туповатым взглядом, который очень удавался Орловой в роли ткачихи Тани Морозовой из «Светлого пути», еще не успевшей стать ударницей и получить ордена и образование. Но все же после прогуки по набережной сдается и за руку приводит шпиона к себе и Кочину домой… Пара крадется в квартиру на цыпочках — теперь Ксения должна пригласить Кочина в свою комнату, а шпион в комнате Кочина сможет воссоединиться с секретными чертежами. Дорвавшись до чертежей, резидент во всю шпионствует, хотя техника у него оставляет желать лучшего — громоздкий фотоаппарат, который надо крепить к столешнице привинчивающимся штативом, и магниевая вспышка, задымившая всю комнату доверчивого инженера… При этом шпион тоже очень хлопочет лицом, изображая на крупных планах то страх, то ненависть. И жадно прислушивается к тому, что происходит за стеной у Ксении, чтобы в случае чего пришить и ее, и Кочина (и даже вытаскивает пистолет в доказательство серьезности намерений).
Пересняв чертежи и изобразив их каким-то образом в виде шифровки, агент отправляется на явку к связнику. Встреча назначена в подвале, где проживает портной Гуревич, шьющий на дому мужские костюмы. Там, между примерками, резидент передает шифровку связнику с просьбой немедленно отправить на Запад через шведское посольство. Тот довольно небрежно сует листок во внутренний карман (так, чтобы тот наполовину из кармана торчал и мог в любой момент выпасть). Что и случается. Жена портного Идочка в исполнении Раневской довольно неловко подметает полы, ухитрившись повалять пиджак клиента, пока тот на примерке, вытрясти листок с шифровкой, потоптать его ногами и наконец замести в совок с мусором и вынести из комнаты. Что удивительно, вскоре листок, чистый и невредимый оказывается рядом с рабочим столом портного. Тот, выпроводив клиентов-шпионов, берется утюжить брюки, подложив листок под утюг, и… о, ужас, под горячим утюгом проявляются симпатические чернила, которыми записана шифровка! Дурак-связной удалился, не проверив карман и, похоже, даже не вспомнив, что она у него была. Конечно же, портной решает отнести шифровку в НКВД, несмотря на опасения жены…
А Кочин, так и не догадавшийся, что его чертежи уже пересняли, гуляет с Ксенией по подмосковным полям, среди березок и полевых цветов… А за ними, проводя операцию «кустик», неотрывно следует шпион. Наивный инженер объясняется Ксении в любви на мостике, а под мостиком сидит шпион и жадно ловит каждое слово… Для окончательного признания Кочин приглашает Ксению в ресторанчик при станции и заказывает мороженое… А наглый шпион, усевшись за столик невдалеке и прикрывшись газетой, требует пиво и продолжает слежку.
И тут Ксения ни с того ни с сего начинает колоться, признаваясь Кочину в своей преступной деятельности. Драматическая сцена удается Орловой плохо, и почти весь эпизод остается за кадром — внимание переключается на официанта, бывшего чапаевского Петьку, влюбленного в буфетчицу. Ухаживая за ней, он говорит ключевую фразу: «При определенных условиях в нашей стране героем может стать каждый!», а когда камера возвращается к Орловой, она уже завершает свою исповедь словами: «Так я стала предательницей»… Кочин, который только что клялся, что не оставит любимую, чтобы она о себе ни рассказала, каменеет лицом и дальше отделывается официальными фразами: «Остальное вы расскажете не мне…», «Надеюсь, вы понимаете, что теперь нужно делать»… Ксения обещает пойти к следователю, и Кочин, оставив ее одну, удаляется вдаль под девизом: «А не пошла бы ты в НКВД!»
Ксения, одумавшись, бежит за ним изо всех сил, но тщетно. Не догнать…
Но шпион не зря ошивался по-соседству. В его планы визит Ксении в НКВД не входил, поэтому он постарался отвлечь ее разговором, а потом сбросить с железнодорожного моста на рельсы под колеса поезду. Поезд, переехав барышню, как ни в чем не бывало пошел себе дальше, и вроде бы никто ничего не заметил. Кроме шпиона, наблюдавшего сверху на дело своих рук…
Вскоре он направился на новую встречу со связником — в общий читальный зал Библиотеки им. Ленина. Там в тесном окружении читающей публики враги немного пособачились, называя все проблемы шпионажа своими именами, а потом решили скомпрометировать Кочина, настучав директору завода, что инженер таскал секретные чертежи домой. Кочин, почувствовав, что тучи сгущаются, и твердо зная, что в любом сложном случае надо бежать в НКВД — там все поймут, как друзья и отцы родные, отправился на Лубянку, во всем признаться и заодно заложить любимую женщину.
Как он объясняет следователю — раз дома Ксения не ночевала, значит, уже арестована, и можно быть откровенным. Следователь с лицом Жарова попенял, что Кочин не пришел к ним еще накануне, едва узнав о предательстве Ксении, и сообщил, что она уже мертва. Кочин, секунду назад готовый сдать ее с потрохами, тут же начал страдать… Добрый следователь, который уже собирался было задержать Кочина и даже отнял у него пропуск, слегка подумав, сказал : «Из-за необоснованных подозрений и плохо сложившихся обстоятельств мы таких людей как Кочин в обиду не дадим!», пропуск подписал и отправил страдальца домой.
Но шпион не зря ошивался по-соседству. В его планы визит Ксении в НКВД не входил, поэтому он постарался отвлечь ее разговором, а потом сбросить с железнодорожного моста на рельсы под колеса поезду. Поезд, переехав барышню, как ни в чем не бывало пошел себе дальше, и вроде бы никто ничего не заметил. Кроме шпиона, наблюдавшего сверху на дело своих рук…
Вскоре он направился на новую встречу со связником — в общий читальный зал Библиотеки им. Ленина. Там в тесном окружении читающей публики враги немного пособачились, называя все проблемы шпионажа своими именами, а потом решили скомпрометировать Кочина, настучав директору завода, что инженер таскал секретные чертежи домой. Кочин, почувствовав, что тучи сгущаются, и твердо зная, что в любом сложном случае надо бежать в НКВД — там все поймут, как друзья и отцы родные, отправился на Лубянку, во всем признаться и заодно заложить любимую женщину.
Как он объясняет следователю — раз дома Ксения не ночевала, значит, уже арестована, и можно быть откровенным. Следователь с лицом Жарова попенял, что Кочин не пришел к ним еще накануне, едва узнав о предательстве Ксении, и сообщил, что она уже мертва. Кочин, секунду назад готовый сдать ее с потрохами, тут же начал страдать… Добрый следователь, который уже собирался было задержать Кочина и даже отнял у него пропуск, слегка подумав, сказал : «Из-за необоснованных подозрений и плохо сложившихся обстоятельств мы таких людей как Кочин в обиду не дадим!», пропуск подписал и отправил страдальца домой.
Ну, а потом сошлось уже все — расшифрованные коды в записке, принесенной портным, признание Кочина, показания официанта, обслуживавшего шпиона-убийцу, долгожданные сведения об убитой женщине, оказавшейся завербованным агентом иностранной разведки, и пиджак с разорванной запиской в кармане, который шпион зачем-то сунул в дупло дерева на месте убийства… А в записке, собранной из клочков, те самые слова: «Дорогой друг… Будьте беспощадны к ней…», уже читанные на роковой промокашке. Теперь уж сотрудникам НКВД легче легкого разоблачить всю шайку и арестовать шпионов и вредителей — начиная от папы парижской дочери и до двурушника, окопавшегося на авиационном заводе. И даже молодой, неопытный сотрудник в пылу борьбы собственноручно задерживает на квартире портного сразу двух матерых шпионов, не пытавшихся оказать сопротивления, а делавших лишь вялые попытки удрать…
Шейнин еще раз попал под арест уже в 1951 году, после смерти Михоэлса (он занимался расследованием его гибели, сделав неправильные и неугодные высоким властям выводы). Теперь он проходил по делу «сионистского центра», которое для многих закончилось трагически. Но имя Шейнина из расстрельных списков вычеркнул сам Сталин, написав — «Этого не расстреливать. Хорошие рассказы пишет». Так во всяком случае говорят все мемуаристы, упоминая Шейнина.
После реабилитации Шейнин на прежнюю службу не вернулся, занялся исключительно литературным трудом и назначался на ряд крупных постов, вроде главного редактора киностудии Мосфильм и главы отделения драмы Союза писателей СССР. Артист Василий Ливанов как-то посоветовал Шейнину написать мемуары о своей необыкновенной жизни. «Васечка, вы что, с ума сошли?» — ответил тот.
А фамилия Олеши в титрах фильма не значится. И в его фильмографии среди других сценариев «Ошибку инженера Кочина» упоминают не всегда. Только по специальным справочникам и можно установить, кто писал сценарий к фильму. Автор сценария этой работы, надо полагать, стеснялся.
Отечественный кинематограф 1930-х годов — до предела идеологизированный, часто оторванный от реальной жизни, подчиненный кондовым штампам соцреализма и жесткой цензуре, тем не менее явление очень интересное. В нем работало много талантливых людей, и талант этот так или иначе прорывался, да и сам набор кинематографических штампов служил зеркалом эпохи. Одним из таких фильмов-зеркал стала лента «Ошибка инженера Кочина» 1939 года, запрограммированная на успех, но оказавшаяся воплощенной несуразицей. Если не говорить о том, что за шпиономанией конца 1930-х годов стояло множество изломанных человеческих судеб.
Отечественный кинематограф 1930-х годов — до предела идеологизированный, часто оторванный от реальной жизни, подчиненный кондовым штампам соцреализма и жесткой цензуре, тем не менее явление очень интересное. В нем работало много талантливых людей, и талант этот так или иначе прорывался, да и сам набор кинематографических штампов служил зеркалом эпохи. Одним из таких фильмов-зеркал стала лента «Ошибка инженера Кочина» 1939 года, запрограммированная на успех, но оказавшаяся воплощенной несуразицей. Если не говорить о том, что за шпиономанией конца 1930-х годов стояло множество изломанных человеческих судеб.
В 1937 году, когда надо было как-то объяснить и оправдать разгул террора в стране, появилась пьеса «Очная ставка», рассказывающая о бесчинствах шпионов и вредителей на территории СССР и о доблестной борьбе с ними сотрудников органов безопасности. Основным автором был Лев Шейнин, в молодости мечтавший о писательской стезе и даже учившийся в литературном институте, но перешедший на работу в «органы» и сделавший головокружительную карьеру, став ближайшим помощником А.Я. Вышинского, главного советского прокурора. Шейнин занимался делом по убийству Кирова, а потом делом «Право-троцкистского блока» Каменева и Зиновьева, так что с «материалом» был знаком не понаслышке. Отдыхая от трудов, он продолжал баловаться литературой, считаясь основоположником советского детективного жанра. Его «Записки следователя» пользовались большой популярностью, да пьесы на тему ловли шпионов и отщепенцев, созданные вместе с его обычными соавторами братьями Тур (Л.Д. Тубельским и П.Л. Рыжеем), шли по всей стране.
Кстати, Шейнин и сам в 1936 году был репрессирован и даже отправлен на Колыму, но вскоре этапирован обратно в Москву и после пересмотра дела освобожден. Так что впечатления у автора накопились разнообразные.
Однако для работы над сценарием были приглашены не авторы нашумевшей пьесы, а Юрий Олеша, чьи собственные произведения, кроме «Трех толстяков», с 1936 года находились под негласным запретом, не издавались и не упоминались до 1956 года. Может быть, ему дали возможность доблестным трудом реабилитироваться перед советской властью… Но Олеша был привязан к идеологически выдержанной пьесе, написанной представителем «органов», и сценарий фильма его творческой удачей не стал. К тому же, соавтор Олеши, будущий режиссер фильма Александр Мачерет ограничивал порывы писателя, прикидывая как фантазии Олеши можно будет воплотить на экране практически.
На роли в фильме были утверждены признанные звезды: Любовь Орлова, находящаяся на пике популярности, Михаил Жаров, а также необыкновенно талантливые актеры Раневская, Петкер, Кмит (Петька из «Чапаева»)… При таком составе фильм должен быть обречен на успех. Но Жаров в роли следователя госбезопасности, не предполагавшей юмористических красок, утратил свое легендарное обаяние, да и Любовь Орлова смотрелась намного органичнее в фильмах вроде «Цирка», где были песни, танцы, шелка и перья…
Фильм начинается с несколько растянутого монолога немолодого человека, который нервно курит и рассказывает, с цитированием романса «На заре туманной юности», о том как был счастлив в 1911 году, когда у него была любимая жена, дочка, маленький домик в Саратове и служба акцизного чиновника. И как потом жена убежала с любовником в Париж, разлучив его с дочкой Катенькой, и вот теперь, когда он стар и одинок, несчастный отец не совладал с тоской и попытался перейти государственную границу, чтобы добраться до Парижа к дочке… Почему и оказался «здесь». И тут зритель видит, что «здесь» — это кабинет следователя, а сотрудники органов, сидящие под портретом Сталина, страданиям несчастного отца как-то не особо и сочувствуют, пытаясь сбить его с толку вопросами, кто был городским головой Саратова в 1911 году, да на какой улице стояло Акцизное управление.
Фильм начинается с несколько растянутого монолога немолодого человека, который нервно курит и рассказывает, с цитированием романса «На заре туманной юности», о том как был счастлив в 1911 году, когда у него была любимая жена, дочка, маленький домик в Саратове и служба акцизного чиновника. И как потом жена убежала с любовником в Париж, разлучив его с дочкой Катенькой, и вот теперь, когда он стар и одинок, несчастный отец не совладал с тоской и попытался перейти государственную границу, чтобы добраться до Парижа к дочке… Почему и оказался «здесь». И тут зритель видит, что «здесь» — это кабинет следователя, а сотрудники органов, сидящие под портретом Сталина, страданиям несчастного отца как-то не особо и сочувствуют, пытаясь сбить его с толку вопросами, кто был городским головой Саратова в 1911 году, да на какой улице стояло Акцизное управление.
Сразу понятно, как неуместна сентиментальная улыбка задержанного и его рассказы о мещанских радостях. Дав подписать протокол, отца парижской дочки… отпускают, но следователь (Жаров) сурово смотрит ему вслед и уверенно говорит сам себе: «Шпион!» Жаров вообще постоянно «хлопочет лицом», пытаясь придать ему волевое и проницательное выражение, но этот легкий перекос лица не всегда отвечает задаче.
Выпроводив шпиона, сотрудники НКВД достают из сейфа промокашку, найденную при обыске в желобе под окном шпионской квартиры. На промокашке продавились слова письма, и следователю удается прочитать: «Дорогой друг! Будьте беспощадны к ней…» Из этого делаются два вывода: а) шпион нагло врал о своем одиночестве на допросе, ведь у него есть дорогой друг; б) «опасность нависла над какой-то женщиной»…
И сотрудники НКВД решают внимательнее относиться к сводке происшествий, чтобы не пропустить момент, когда шпион пришьет кого-то женского пола и этим саморазоблачится.
А тем временем на завод, изготавливающий военную авиационную технику, является инженер Кочин. Оказывается, его уже наградили орденом, но виновнику торжества об этом почему-то никто не сообщил. Будучи человеком политически грамотным, Кочин утром, до службы слушал новости по радио и случайно узнал, что стал орденоносцем. Коллеги, исключительно мужчины, которые тоже слушают радио, оказались в курсе и принялись поздравлять Кочина, а некоторые даже обнимать, прижимать к себе и страстно целовать (пропаганда гомосексуализма в то время была явно неактуальной темой).
Коллектив просит Кочина обмыть награду (что свидетельствует о вполне здоровых дружеских настроениях), но тот под каким-то неубедительным предлогом отказывается (видимо, чтобы не поощрять пьянство) и отвлекает всех на новый самолет, который порхает под заводскими окнами. Летчик сажает машину прямо у подъезда во дворе предприятия. Кочин и его товарищи веселой гурьбой выбегают во двор, чтобы расспросить летчика об испытаниях. Летчик, в свою очередь облобызав Кочина, просит упразднить баки для топлива, а горючее заливать прямо в крыло. Инженер намерен сию секунду переделать модель самолета…
Коллектив просит Кочина обмыть награду (что свидетельствует о вполне здоровых дружеских настроениях), но тот под каким-то неубедительным предлогом отказывается (видимо, чтобы не поощрять пьянство) и отвлекает всех на новый самолет, который порхает под заводскими окнами. Летчик сажает машину прямо у подъезда во дворе предприятия. Кочин и его товарищи веселой гурьбой выбегают во двор, чтобы расспросить летчика об испытаниях. Летчик, в свою очередь облобызав Кочина, просит упразднить баки для топлива, а горючее заливать прямо в крыло. Инженер намерен сию секунду переделать модель самолета…
Однако выясняется, что с предприятия все уже ушли (хотя только что рядом с Кочиным и самолетом наблюдалась приличная группа товарищей). Да и самого Кочина уборщица отправляет домой. Попросив у уборщицы разрешения (?) позвонить директору, Кочин попадает на его зама (директор тоже ушел), и говорит, что хотел бы взять секретные чертежи на дом для работы. Зам не то, чтобы разрешает, но и не отказывает, только напоминает об их секретности. А сам тут же в кабинете снимает трубку, соединяется по служебному телефону со шпионами и значительным голосом говорит кодовую фразу: «Сегодня вечером есть возможность приобрести редкое издание Эразма Роттердамского. На дому у владельца»… Шпионщина начинает действовать…
Кочин живет, естественно, в коммуналке. А его соседка Ксения Лебедева (в исполнении Орловой) похоже имеет на него виды и неумело кокетничает. Кочин не прочь поддаться ее чарам. Но любовные сцены происходят странно — Ксения заставляет Кочина чинить старые ходики, он роняет винтик, после чего пара долго ползает по комнате на четвереньках, случайно соприкасаясь лбами и ладонями. Идиллию нарушает звонок иностранного шпиона, призывающего Ксению на встречу (прямо при Кочине, который, конечно, ничего не понимает). Оказывается, она давно завербована и подселена шпионами в квартиру к Кочину совсем не случайно.
В переполненном ресторане «Националя» агент западной разведки требует от Ксении выполнения шпионского задания.
Кочин живет, естественно, в коммуналке. А его соседка Ксения Лебедева (в исполнении Орловой) похоже имеет на него виды и неумело кокетничает. Кочин не прочь поддаться ее чарам. Но любовные сцены происходят странно — Ксения заставляет Кочина чинить старые ходики, он роняет винтик, после чего пара долго ползает по комнате на четвереньках, случайно соприкасаясь лбами и ладонями. Идиллию нарушает звонок иностранного шпиона, призывающего Ксению на встречу (прямо при Кочине, который, конечно, ничего не понимает). Оказывается, она давно завербована и подселена шпионами в квартиру к Кочину совсем не случайно.
В переполненном ресторане «Националя» агент западной разведки требует от Ксении выполнения шпионского задания.
Ксения начинает страдать, говорить, что в то время, когда ее завербовали, она была молода и глупа, а теперь ей хотелось бы покоя… И смотрит на резидента туповатым взглядом, который очень удавался Орловой в роли ткачихи Тани Морозовой из «Светлого пути», еще не успевшей стать ударницей и получить ордена и образование. Но все же после прогуки по набережной сдается и за руку приводит шпиона к себе и Кочину домой… Пара крадется в квартиру на цыпочках — теперь Ксения должна пригласить Кочина в свою комнату, а шпион в комнате Кочина сможет воссоединиться с секретными чертежами. Дорвавшись до чертежей, резидент во всю шпионствует, хотя техника у него оставляет желать лучшего — громоздкий фотоаппарат, который надо крепить к столешнице привинчивающимся штативом, и магниевая вспышка, задымившая всю комнату доверчивого инженера… При этом шпион тоже очень хлопочет лицом, изображая на крупных планах то страх, то ненависть. И жадно прислушивается к тому, что происходит за стеной у Ксении, чтобы в случае чего пришить и ее, и Кочина (и даже вытаскивает пистолет в доказательство серьезности намерений).
Пересняв чертежи и изобразив их каким-то образом в виде шифровки, агент отправляется на явку к связнику. Встреча назначена в подвале, где проживает портной Гуревич, шьющий на дому мужские костюмы. Там, между примерками, резидент передает шифровку связнику с просьбой немедленно отправить на Запад через шведское посольство. Тот довольно небрежно сует листок во внутренний карман (так, чтобы тот наполовину из кармана торчал и мог в любой момент выпасть). Что и случается. Жена портного Идочка в исполнении Раневской довольно неловко подметает полы, ухитрившись повалять пиджак клиента, пока тот на примерке, вытрясти листок с шифровкой, потоптать его ногами и наконец замести в совок с мусором и вынести из комнаты. Что удивительно, вскоре листок, чистый и невредимый оказывается рядом с рабочим столом портного. Тот, выпроводив клиентов-шпионов, берется утюжить брюки, подложив листок под утюг, и… о, ужас, под горячим утюгом проявляются симпатические чернила, которыми записана шифровка! Дурак-связной удалился, не проверив карман и, похоже, даже не вспомнив, что она у него была. Конечно же, портной решает отнести шифровку в НКВД, несмотря на опасения жены…
А Кочин, так и не догадавшийся, что его чертежи уже пересняли, гуляет с Ксенией по подмосковным полям, среди березок и полевых цветов… А за ними, проводя операцию «кустик», неотрывно следует шпион. Наивный инженер объясняется Ксении в любви на мостике, а под мостиком сидит шпион и жадно ловит каждое слово… Для окончательного признания Кочин приглашает Ксению в ресторанчик при станции и заказывает мороженое… А наглый шпион, усевшись за столик невдалеке и прикрывшись газетой, требует пиво и продолжает слежку.
И тут Ксения ни с того ни с сего начинает колоться, признаваясь Кочину в своей преступной деятельности. Драматическая сцена удается Орловой плохо, и почти весь эпизод остается за кадром — внимание переключается на официанта, бывшего чапаевского Петьку, влюбленного в буфетчицу. Ухаживая за ней, он говорит ключевую фразу: «При определенных условиях в нашей стране героем может стать каждый!», а когда камера возвращается к Орловой, она уже завершает свою исповедь словами: «Так я стала предательницей»… Кочин, который только что клялся, что не оставит любимую, чтобы она о себе ни рассказала, каменеет лицом и дальше отделывается официальными фразами: «Остальное вы расскажете не мне…», «Надеюсь, вы понимаете, что теперь нужно делать»… Ксения обещает пойти к следователю, и Кочин, оставив ее одну, удаляется вдаль под девизом: «А не пошла бы ты в НКВД!»
Ксения, одумавшись, бежит за ним изо всех сил, но тщетно. Не догнать…
Пересняв чертежи и изобразив их каким-то образом в виде шифровки, агент отправляется на явку к связнику. Встреча назначена в подвале, где проживает портной Гуревич, шьющий на дому мужские костюмы. Там, между примерками, резидент передает шифровку связнику с просьбой немедленно отправить на Запад через шведское посольство. Тот довольно небрежно сует листок во внутренний карман (так, чтобы тот наполовину из кармана торчал и мог в любой момент выпасть). Что и случается. Жена портного Идочка в исполнении Раневской довольно неловко подметает полы, ухитрившись повалять пиджак клиента, пока тот на примерке, вытрясти листок с шифровкой, потоптать его ногами и наконец замести в совок с мусором и вынести из комнаты. Что удивительно, вскоре листок, чистый и невредимый оказывается рядом с рабочим столом портного. Тот, выпроводив клиентов-шпионов, берется утюжить брюки, подложив листок под утюг, и… о, ужас, под горячим утюгом проявляются симпатические чернила, которыми записана шифровка! Дурак-связной удалился, не проверив карман и, похоже, даже не вспомнив, что она у него была. Конечно же, портной решает отнести шифровку в НКВД, несмотря на опасения жены…
А Кочин, так и не догадавшийся, что его чертежи уже пересняли, гуляет с Ксенией по подмосковным полям, среди березок и полевых цветов… А за ними, проводя операцию «кустик», неотрывно следует шпион. Наивный инженер объясняется Ксении в любви на мостике, а под мостиком сидит шпион и жадно ловит каждое слово… Для окончательного признания Кочин приглашает Ксению в ресторанчик при станции и заказывает мороженое… А наглый шпион, усевшись за столик невдалеке и прикрывшись газетой, требует пиво и продолжает слежку.
И тут Ксения ни с того ни с сего начинает колоться, признаваясь Кочину в своей преступной деятельности. Драматическая сцена удается Орловой плохо, и почти весь эпизод остается за кадром — внимание переключается на официанта, бывшего чапаевского Петьку, влюбленного в буфетчицу. Ухаживая за ней, он говорит ключевую фразу: «При определенных условиях в нашей стране героем может стать каждый!», а когда камера возвращается к Орловой, она уже завершает свою исповедь словами: «Так я стала предательницей»… Кочин, который только что клялся, что не оставит любимую, чтобы она о себе ни рассказала, каменеет лицом и дальше отделывается официальными фразами: «Остальное вы расскажете не мне…», «Надеюсь, вы понимаете, что теперь нужно делать»… Ксения обещает пойти к следователю, и Кочин, оставив ее одну, удаляется вдаль под девизом: «А не пошла бы ты в НКВД!»
Ксения, одумавшись, бежит за ним изо всех сил, но тщетно. Не догнать…
Но шпион не зря ошивался по-соседству. В его планы визит Ксении в НКВД не входил, поэтому он постарался отвлечь ее разговором, а потом сбросить с железнодорожного моста на рельсы под колеса поезду. Поезд, переехав барышню, как ни в чем не бывало пошел себе дальше, и вроде бы никто ничего не заметил. Кроме шпиона, наблюдавшего сверху на дело своих рук…
Вскоре он направился на новую встречу со связником — в общий читальный зал Библиотеки им. Ленина. Там в тесном окружении читающей публики враги немного пособачились, называя все проблемы шпионажа своими именами, а потом решили скомпрометировать Кочина, настучав директору завода, что инженер таскал секретные чертежи домой. Кочин, почувствовав, что тучи сгущаются, и твердо зная, что в любом сложном случае надо бежать в НКВД — там все поймут, как друзья и отцы родные, отправился на Лубянку, во всем признаться и заодно заложить любимую женщину.
Как он объясняет следователю — раз дома Ксения не ночевала, значит, уже арестована, и можно быть откровенным. Следователь с лицом Жарова попенял, что Кочин не пришел к ним еще накануне, едва узнав о предательстве Ксении, и сообщил, что она уже мертва. Кочин, секунду назад готовый сдать ее с потрохами, тут же начал страдать… Добрый следователь, который уже собирался было задержать Кочина и даже отнял у него пропуск, слегка подумав, сказал : «Из-за необоснованных подозрений и плохо сложившихся обстоятельств мы таких людей как Кочин в обиду не дадим!», пропуск подписал и отправил страдальца домой.
Ну, а потом сошлось уже все — расшифрованные коды в записке, принесенной портным, признание Кочина, показания официанта, обслуживавшего шпиона-убийцу, долгожданные сведения об убитой женщине, оказавшейся завербованным агентом иностранной разведки, и пиджак с разорванной запиской в кармане, который шпион зачем-то сунул в дупло дерева на месте убийства… А в записке, собранной из клочков, те самые слова: «Дорогой друг… Будьте беспощадны к ней…», уже читанные на роковой промокашке. Теперь уж сотрудникам НКВД легче легкого разоблачить всю шайку и арестовать шпионов и вредителей — начиная от папы парижской дочери и до двурушника, окопавшегося на авиационном заводе. И даже молодой, неопытный сотрудник в пылу борьбы собственноручно задерживает на квартире портного сразу двух матерых шпионов, не пытавшихся оказать сопротивления, а делавших лишь вялые попытки удрать…
Шейнин еще раз попал под арест уже в 1951 году, после смерти Михоэлса (он занимался расследованием его гибели, сделав неправильные и неугодные высоким властям выводы). Теперь он проходил по делу «сионистского центра», которое для многих закончилось трагически. Но имя Шейнина из расстрельных списков вычеркнул сам Сталин, написав — «Этого не расстреливать. Хорошие рассказы пишет». Так во всяком случае говорят все мемуаристы, упоминая Шейнина.
После реабилитации Шейнин на прежнюю службу не вернулся, занялся исключительно литературным трудом и назначался на ряд крупных постов, вроде главного редактора киностудии Мосфильм и главы отделения драмы Союза писателей СССР. Артист Василий Ливанов как-то посоветовал Шейнину написать мемуары о своей необыкновенной жизни. «Васечка, вы что, с ума сошли?» — ответил тот.
А фамилия Олеши в титрах фильма не значится. И в его фильмографии среди других сценариев «Ошибку инженера Кочина» упоминают не всегда. Только по специальным справочникам и можно установить, кто писал сценарий к фильму. Автор сценария этой работы, надо полагать, стеснялся.
Ну, а потом сошлось уже все — расшифрованные коды в записке, принесенной портным, признание Кочина, показания официанта, обслуживавшего шпиона-убийцу, долгожданные сведения об убитой женщине, оказавшейся завербованным агентом иностранной разведки, и пиджак с разорванной запиской в кармане, который шпион зачем-то сунул в дупло дерева на месте убийства… А в записке, собранной из клочков, те самые слова: «Дорогой друг… Будьте беспощадны к ней…», уже читанные на роковой промокашке. Теперь уж сотрудникам НКВД легче легкого разоблачить всю шайку и арестовать шпионов и вредителей — начиная от папы парижской дочери и до двурушника, окопавшегося на авиационном заводе. И даже молодой, неопытный сотрудник в пылу борьбы собственноручно задерживает на квартире портного сразу двух матерых шпионов, не пытавшихся оказать сопротивления, а делавших лишь вялые попытки удрать…
Шейнин еще раз попал под арест уже в 1951 году, после смерти Михоэлса (он занимался расследованием его гибели, сделав неправильные и неугодные высоким властям выводы). Теперь он проходил по делу «сионистского центра», которое для многих закончилось трагически. Но имя Шейнина из расстрельных списков вычеркнул сам Сталин, написав — «Этого не расстреливать. Хорошие рассказы пишет». Так во всяком случае говорят все мемуаристы, упоминая Шейнина.
После реабилитации Шейнин на прежнюю службу не вернулся, занялся исключительно литературным трудом и назначался на ряд крупных постов, вроде главного редактора киностудии Мосфильм и главы отделения драмы Союза писателей СССР. Артист Василий Ливанов как-то посоветовал Шейнину написать мемуары о своей необыкновенной жизни. «Васечка, вы что, с ума сошли?» — ответил тот.
А фамилия Олеши в титрах фильма не значится. И в его фильмографии среди других сценариев «Ошибку инженера Кочина» упоминают не всегда. Только по специальным справочникам и можно установить, кто писал сценарий к фильму. Автор сценария этой работы, надо полагать, стеснялся.