Мы не имеем больше права на ошибку

 

Усталые, истерзанные души…
 

Нечаянно сойдясь на вираже,
 

В объятьях мы друг друга жадно душим,
 

Мечтая о спокойствии уже.
 

Влюблённой маску одеваю без стесненья
 

И от «обиды» выжимаю слёзы градом.
 

А ты, скрывая неприязнь и раздраженье,
 

Изображаешь, что тебе всё это надо.
 

И натянув счастливую улыбку,
 

Вновь улизнуть пытаешься украдкой.
 

Мы не имеем больше права на ошибку.
 

Очаг погас… Остался тусклый свет лампадки.
 

09. 01. 2017г.

Выступление Святейшего Патриарха Кирилла на встрече с молодежью в рамках XIII Всемирного русского народного собора

Дорогие друзья, я хотел бы, прежде всего, поблагодарить вас за то, что вы собрались на эту встречу. Для меня как для Патриарха и епископа Москвы очень важно видеть ваши лица и слышать ваши голоса. Церковь может успешно нести свое свидетельство миру, она может достигать человеческих сердец, реально помогать людям только тогда, когда ее служители понимают запросы и чаяния, радости и скорби, надежды и разочарования своих современников.

Мы с вами живем в непростое время. С одной стороны, существует достаточно высокий жизненный уровень людей. Разве можно сравнить нынешний жизненный уровень и уровень потребления с тем, что было 50 и более лет тому назад? С другой стороны, возникает так много новых проблем, что лавина этих проблем часто затмевает в нашем сознании удовлетворение теми достижениями, которые существуют. Каждый знает, что большой интерес вызывает появление новых образцов техники, в том числе новые машины, самолеты, бытовая техника. Нам кажется, что с появлением новых видов техники, с новыми технологиями, с созданием современной инфраструктуры улучшится и жизнь людей. Некоторые придерживаются довольно прекраснодушного взгляда на человеческий прогресс: если будут лучше автомобили и самолеты, будут шире и качественнее дороги – значит, и жизнь будет лучше. Я хотел бы с вами поделиться своими мыслями по этому поводу.

Я начал работать в Москве 20 лет тому назад. Вначале сам за рулем был, а потом меня стали возить на машине, которая называлась «Волга» ГАЗ-24. Люди старшего поколения хорошо этот автомобиль знают – не очень комфортная машина. Но когда меня сегодня привезли к вам в шикарном «Мерседесе», это дало мне возможность спросить себя: «А когда я был более счастлив, когда я до работы за 20 минут доезжал на “Волге”, или когда большинство людей в хороших машинах добираются до работы за 45 минут, за час, за полтора?» Мне вчера позвонил один священнослужитель и сказал, что он в неплохой машине до дома добирался четыре часа. Есть такое понятие – качество жизни. Понятие это, несомненно, связано с материально-техническим прогрессом, но было бы огромной ошибкой считать, что именно материально-технический прогресс, именно рост материального благосостояния обеспечивает должное качество жизни людей.

Можно привести и другие примеры. Так, все знают, что для того, чтобы экономика развивалась, непременно нужно развитие производства. Но производство требует ресурсов, в том числе и невосполняемых ресурсов Земли. Всякое производство связано с загрязнением окружающей среды. И хотя сейчас предпринимаются огромные усилия, чтобы снизить нагрузку на природу от хозяйственной деятельности человека, существует феномен деградации окружающей среды, и каждый человек на своем опыте может это ощутить, особенно в крупных городах. Давайте спросим себя: готовы ли мы выбирать новые машины, телевизоры, холодильники, инфраструктуру, жилища, и при этом – загрязненную среду обитания, отсутствие чистой воды, свежего воздуха?

Конечно, технически и с этим можно справиться, но я привожу эти примеры только лишь для того, чтобы показать: взбираясь на гору и думая, что, достигнув этой высоты, мы будем иметь полноту жизни, мы видим, что там, на горизонте, – другие горы, во много раз выше, круче и опасней, и на них снова нужно взбираться. Но жизнь-то человеческая ограничена конкретным сроком, как в слове Божием сказано: семьдесят, от силы – восемьдесят лет (см. Пс. 89.10). И ведь каждая человеческая личность уникальна и ценна, и во время этих семидесяти, даст Бог, восьмидесяти лет должно осуществиться самое главное и основное, ради чего мы живем. Теория прогресса, которая питала в том числе и атеистическое мировоззрение, просто захлебывается в этих конфликтных схемах: развивая одно, мы губим другое; надеясь, что одно поможет стать счастливым, и очень многое ставя на это, в данном случае – на материальную сторону своей жизни, мы убеждаемся, что счастье человека в полной мере не зависит от всего того материального, ради чего зачастую мы живем и чему отдаем все свои силы.

Мне бы хотелось сказать еще об одном аспекте этой темы, и я считаю это очень важным. Обычно получается так, что человек, жизненная перспектива и мировоззрение которого ограничиваются сферой земного бытия, достигая преклонного возраста, сознает, что он многого не сделал. Если у человека достаточно развито критическое мышление, то он понимает, что он чего-то сделать не успел, и у многих это связано с жизненной катастрофой. Совсем недавно я разговаривал с одним внешне благополучным человеком, который поделился своими мыслями и сказал: «Знаете, мне в жизни ничего не удалось сделать!» – «Но как же так? Вы занимаете неплохое положение, у вас есть хорошая зарплата, семья». – «Да. А по-настоящему мне ничего не удалось сделать». И ведь многие вместе с этим человеком могут так сказать. Речь идет не только о величайших достижениях – человек говорит, что ему ничего не удалось сделать, вовсе не обязательно потому, что он открытия мирового не сделал или олимпийским чемпионом не стал. И многие это понимают: не хватило времени жизни, сил не хватило, стечение обстоятельств привело к тому, что человек чувствует себя неудачливым.

Что же все это означает? В прежние времена, когда религиозной аргументации не существовало, нас убеждали в том, что человек живет ради будущих поколений; что бессмертие человека – не онтологическое, то есть не существует реально для каждой личности; но есть, так сказать, бессмертие относительное, бессмертие как образ, а реализуется этот образ в передаче следующему поколению неких ценностей. В связи с этим возникла идея, что мы живем ради следующих поколений.

Эта мысль иногда присутствует и в современном дискурсе: мы живем ради детей, ради будущего поколения. В каком-то смысле это правильно, а в каком-то – совершенно неверно. Разве каждое последующее поколение обладает большей ценностью, чем предыдущее? А поколение тех, кто защищал Родину во время Великой Отечественной войны, имеет меньшую ценность, чем поколение нынешнее? Конечно, отдавая себя другим, человек растет и, может быть, становится через это счастливым, но сводить жизнь человека к тому, что нужно делать все для следующих поколений и тем самым как бы обеспечивать себе бессмертие – неправильно.

Если мы замыкаем нашу перспективу жизни порогом смерти, если не верим в вечное существование человеческой личности, то очень многое из того, что мы делаем, становится бессмысленным. Поэтому вопрос, есть ли Бог или Его нет, верить или не верить – это не тот вопрос, который можно решать по остаточному принципу: вот я все остальное решу, а потом, на пенсии, подумаю, на пенсии и в церковь схожу. От того, как мы решаем этот вопрос, зависит наше мироощущение, зависит наша жизненная философия и в конечном итоге зависит наше счастье. И если Господь сказал : Я есть Путь и Истина и Жизнь (Ин.14. 6), то я верю каждому этому слову, верю, что Он есть Путь, Истина и Жизнь, а раз так, то нужно идти этим путем, чтобы обладать истиной и иметь полноту жизни.

А теперь я хотел бы поговорить о некоторых конкретных вещах. Говоря о вопросах человеческой жизни, я не буду особым образом выделять молодежь. Выделяя молодое поколение, мы обнаруживаем некий патерналистский подход. Даже когда мы говорим о том, какая у нас прекрасная молодежь, в этом чувствуется взгляд сверху вниз. Не говорит же молодежь: «Какие прекрасные у нас старики». По крайней мере, я ни разу не слышал. А вот у пожилых людей, у людей зрелых есть желание сверху вниз посмотреть и сказать: «Какие вы милые, какие у вас глаза хорошие, какие вы все умные».

Мне кажется, что надо просто всерьез говорить о жизни – какая разница, молодой ты человек или старый? И молодой, и старый переживают боль, страдают от нанесенных ран. Молодежь – это зрелая часть нашего общества. Я думаю, что ошибки нашей педагогики и сводятся к неизменному патернализму. Мы смотрим сверху вниз, любим постоянно критиковать, очень любим поправлять, очень любим требовать, чтобы молодежь непременно жила так, как мы жили прежде или как живем сейчас.

На самом деле, молодежь – это органическая часть всего общества, и говорить о проблемах с молодежью надо тем же языком, которым следует говорить с людьми старших поколений. И не должно быть никакого сюсюканья, никакого подыгрывания. Вспоминаю, как я впервые участвовал в большой молодежной конференции. Это было в далеком 1968 году в Праге, в Чехословакии. Первый раз я оказался на очень большой межхристианской ассамблее – я был послан туда как представитель православной молодежи Советского Союза. То был особый год – кто не помнит того времени, знает о нем по книгам: в августе месяце в Прагу были введены советские войска. Это было очень сложное время в истории нашей страны и Восточной Европы.

Конгресс, в котором я участвовал, проходил в марте, за несколько месяцев до этих событий. И я вспоминаю о чувстве, которое пережил: перед огромной молодежной аудиторией выступали различные деятели – общественные, политические, и я ловил себя на мысли, что каждый из них желает понравиться молодежи, а для этого пытается использовать молодежный жаргон, молодежную одежду. Вот выходит такой уже старчик, а пытается вести себя, как молодой человек, и выглядит комично, карикатурно.

С молодежью следует говорить абсолютно так же, как мы говорим со всеми остальными: в первую очередь, с большим уважением и любовью, ибо молодежь – это потенциал будущего, но одновременно – на совершенно серьезном языке взрослых людей.

Мне хотелось бы, не выделяя в данном случае молодежь как отдельную касту в обществе, говорить о наших проблемах, о проблемах нашей жизни. Есть большая опасность в том, какое влияние оказывает на человека информационное общество. Мы действительно живем в новой реальности, мы живем в другом мире, и эту инаковость создали в первую очередь новые картины общественной жизни, сформированные колоссальным потоком информации. Люди молодые, конечно же, к этому привыкли, потому что многие из них родились уже в условиях информационного общества. Люди же зрелого возраста видели все то, что произошло за последние 20 – 30 лет со страной, с людьми, и имеют возможность сравнить.

Информационное общество имеет много преимуществ по отношению к тем обществам, которые так не назывались и по сути таковыми не были. В первую очередь – это возможность получать информацию и интеллектуально расти. Сегодня только если человек очень ленив, он не будет расти интеллектуально. Но если лень под контролем, то появляются неограниченные возможности для интеллектуального роста: компьютерные технологии, которые выводят нас на любые источники знаний, научная работа, которая становится просто захватывающе интересной, потому что у человека, сидящего дома, открываются такие возможности, о которых в прошлом даже помыслить было невозможно. Все это, конечно, подталкивает научно-технический прогресс, но, с другой стороны, в этом информационном потоке чего только нет!

Могучий поток информации оказывает колоссальное воздействие на психику людей, на состояние их душ. И вот здесь возникает вопрос: а как относиться к этому потоку, ведь он может действительно смести человека, разрушить его самобытность, некую его подлинность, идентичность – духовную, культурную, национальную. И так и происходит во многих случаях.

Именно поэтому очень важно выстраивать систему отсева информации, ставить перед собой некий фильтр, который помогал бы человеку не просто отбрасывать лишнее, но критически воспринимать все то, что на него обрушивается. Для этого необходим внутренний критерий, используя который, человек мог бы разумно воспринимать поступающую информацию и использовать ее во благо, отсеивая все то, что может разрушать человеческую личность.

Но чтобы иметь такой критерий, внутри себя нужно иметь некую норму. Понятие нормы – чрезвычайно важное, но норма опять-таки чем-то и как-то формируется. И вот здесь я хотел бы перейти к очень важному вопросу – вопросу о ценностях, ведь в первую очередь норма, основываясь на которой, можно фильтровать поступающую информацию, – это система ценностей, которая присуща человеку. Но ведь информационный поток, обрушивающийся на человека, и предполагает формирование неких ценностей – по замыслу тех, кто этот поток создает. Именно поэтому в информационном потоке идет борьба между ценностями, и человеку очень трудно сориентироваться, а современная философия, так называемая философия эпохи постмодерна, если она усваивается, создает еще больше трудностей.

Постмодерн – это такая философия жизни, которая предполагает равнозначное положение всех идей и всех взглядов, — каждый человек может выбирать; не существует истины, истина субъективна. Конечно, существует научная, объективная истина: дважды два – четыре, но речь сейчас идет о ценностях. Для философии постмодерна не существует никаких ценностных систем, которые могли бы претендовать на то, чтобы быть истинными системами. Это создает релятивистский подход человека к восприятию информации.

Сейчас, как вы знаете, по указанию Президента создается комиссия, призванная бороться с фальсификацией истории. Вот на примере Великой Отечественной войны мы видим, как, действительно, формируется такой подход к истории, который совершенно опрокидывает все достижения в том числе нашего народа в победе над фашизмом. И это предлагается обществу как один из взглядов. А почему нет? Рынок идей: что имеет большую привлекательность, что лучше рекламируется, что лучше поддерживается информационной машиной, то и выигрывает. И как легко потерять истину, как легко за нее принять ложь, когда в общественной философии эпохи постмодерна отсутствует само понятие истины.

То, что громко, на весь мир, говорит Церковь, сегодня мало кто говорит. И мы сознаем, какие риски связаны с этим свидетельством, потому что в этом смысле Церковь идет против течения. Мы говорим о том, что существует объективная истина в системе ценностей, потому что Бог, создав человека, вложил в его природу некоторые качества и свойства, определяющие эту объективную систему ценностей. Бог создал человека, даровав ему Свой образ, а неотъемлемой частью этого образа является нравственное чувство.

Нравственная основа человека является критерием истины. Нравственность – это способность отличать добро от зла посредством внутренней сигнальной системы. У нас есть такая сигнальная система – это голос нашей совести. Конечно, голос совести можно заглушить, можно пропить, и апостол Павел говорит о сожженной совести (1 Тим. 4. 2), но, тем не менее, существует удивительный факт: люди, живущие в разных культурных средах и даже в разные эпохи, имеют одно и то же понимание добра и зла – фундаментальное понимание, не в деталях, а по сути, – которое опознается голосом человеческой совести.

Те философы, которые не согласны с таким подходом, которые придерживаются сугубо материалистических взглядов в том числе и на происхождение совести, убеждают нас в том, что она является продуктом общественного развития, что на формирование совести влияет культура, образование, климат, география, социальное положение. Хорошо известен марксистский подход к этому вопросу: совесть формируется под влиянием классовой принадлежности, и поэтому ничего, мол, тут мистического нет.

Но если разобраться во всех этих подходах, то они оказываются не просто ошибочными, а очень опасными для человеческой жизни. Если совесть зависит от внешних обстоятельств, если понятия добра и зла в России не такие, как в Америке, если голос совести детерминирован внешними факторами, то нравственности действительно не существует. Но тогда в человеческих отношениях происходит что-то очень опасное. Давайте вспомним: «Хорошо то, что хорошо для рабочего класса», – и сколько миллионов жизней было погублено! «Хорошо то, что хорошо для великой Германии» – и сколько миллионов людей загубили!

Там, где существует нравственный релятивизм, нет нравственности. И если нас сегодня учат, что совесть в Папуа-Новой Гвинее не такая, как во Владивостоке, – это не просто ошибка; это опасное учение, которое предполагает относительность нравственного чувства.

Фильтр, необходимый для того, чтобы критически воспринимать обрушивающийся на нас поток информации, – это в первую очередь наш нравственный голос. Мы должны по совести определять, что такое хорошо, а что такое плохо. Но сделать это очень непросто – помимо нравственного чувства должно быть еще некое мировоззрение, некий набор идей. Откуда же этот набор идей должен появиться, откуда должна к нам прийти система ценностей, которую мы могли бы налагать на информационный поток современного информационного общества? Есть такое понятие: предание, традиция. Я представляю, как на это слово многие реагируют: «Предание, что это такое? Плюсквамперфект какой-то, при чем здесь я и при чем здесь какие-то старые истины?» На самом деле традиция важна не потому, что она хранит прошлое – в прошлом ведь было много и хорошего, и плохого. Традиция не призвана сохранять все из прошлого. Мы с вами выметаем мусор из нашего дома, а мусор – тоже прошлое. Подлинная традиция не хранит мусора – она хранит только ценности.

Иногда хранение этих ценностей облекается в определенную культурную оболочку, которая в одних случаях помогает современным людям эти ценности принять, а в других случаях – мешает. Когда мы говорим о традиции Церкви, о христианском предании, которое идет от Господа Иисуса Христа, мы говорим о вечных и неизменных ценностях, которые сохраняются в предании и последовательно передаются каждому последующему поколению. Это не архаизмы, это не старая философия, но ценности, проистекающие в том числе из нравственной природы человека и обогащенные человеческим опытом. Если мы отрицаем традицию как носителя этого критерия ценностной истины, то мы становимся абсолютно разоруженными перед огромным потоком информации, нам трудно отсеивать правду от лжи, разбираться в том, что происходит. Поэтому быть христианином сегодня – это в первую очередь иметь критерий, используя который, мы можем себя обогатить за счет информационного потока и защититься при этом от негативных и разрушительных тенденций и влияний.

А как овладеть этим критерием? Просто прочитать Евангелие? Наш высокоинтеллектуальный век требует от людей постоянной работы ума. Если эта работа прекращается, человек становится легко управляемым извне. Мы должны творчески воспринимать предание, которое передается в том числе и Церковью. Нужно не просто читать тексты, нужно думать, нужно создавать систему общения, в которой мы имели бы возможность, беседуя, взаимно обогащать друг друга, обмениваться своим пониманием того огромного духовного и интеллектуального опыта, который передается нам через предание.

Этого, пожалуй, сегодня не хватает в Церкви. Мы, конечно, произносим в храмах проповеди, в которых пытаемся помочь людям принять этот критерий истины. Но у нас еще до сих пор очень мало других возможностей, может быть, потому что пока плохо организована такая работа: у нас нет дискуссионных групп, нет молодежных и иных собраний, где люди живо обсуждали бы свою веру применительно к современным проблемам.

Невозможно иметь живую веру и тем более невозможно понять пользу от нее, когда эта вера ассоциируется с какой-то книгой, поставленной на полку. Но если вера становится частью постоянных размышлений, творческого напряжения личности, если вера используется для мотивации своих действий в личной, семейной, общественной, профессиональной, государственной деятельности, если вера сопрягается с реальной проблематикой современной жизни, она становится живой, эффективной, каждый человек видит ее пользу.

Хотел бы привести пример своей жизни. Я стал верующим человеком от самого своего рождения, потому что родился в такой семье, но где-то в четырнадцать-пятнадцать лет стал очень увлекаться точными науками, тем более, что они мне легко давались; много читал популярной научной литературы, а в то время эта литература была очень идеологически ориентирована в сторону атеизма. Конечно, у меня стали возникать сомнения. И вот для того, чтобы с этими сомнениями справиться, ответить на многие вопросы, я стал читать. К счастью, у отца была прекрасная библиотека с замечательными книгами, которые для нашего народа стали доступны только в нынешнее время. Это мне помогло переоценивать и переосмыслять очень многое из того, чему я был научен от родителей и научило меня некоей богословской рефлексии, которой я живу до сих пор. Богословская рефлексия – это способность реагировать на окружающий мир не с точки зрения эмоций и чувств, а с точки зрения своих убеждений; способность подвергать информацию, которая на тебя обращена и которая тебя поглощает, критическому анализу, в основе которого – твои собственные убеждения.

Я не вижу другого пути для духовного возрождения нашего народа, кроме как перевести религиозный фактор исключительно из сферы фольклора, культуры в сферу реальных размышлений, в сферу реального творчества, чтобы религиозные истины помогали человеку справляться в том числе и с кризисными явлениями, которые существуют в современной цивилизации и которые наверняка не исчезнут из этой цивилизации с окончанием текущего экономического кризиса. Другими словами, сегодня, чтобы сохранить себя, свою страну, свою культурную самобытность, чтобы нас не раздавил информационный поток, мы должны научиться сопрягать свои убеждения с реальностью.

А теперь последнее, о чем я хотел бы сказать. Мы как человеческая цивилизация действительно вошли в очень сложный период – период кризисного бытия. Большое заблуждение считать, что где-то какие-то ипотечные проблемы явились причиной обрушения мировой экономики. Это примитивный взгляд на нынешний кризис.

Я стараюсь задавать вопросы о происхождении этого кризиса, общаясь с людьми, которые компетентны в этом, – с политиками, с экономистами. Я не получил еще ясного и убедительного ответа, откуда же эта напасть. Как же получилось так, что деньги исчезли? Откуда спад производства? Ну, понятно, что спад производства обусловлен перенасыщением рынка, но ведь перенасыщения рынка нет и в помине. Классическая марксистская экономика говорила о том, что кризис – это результат перепроизводства. Но, может быть, где-то произвели что-то лишнее, но ведь каждый из нас этих излишеств не видел и не чувствовал.

Есть какие-то подспудные, для меня пока не очевидные причины мирового экономического кризиса. Поскольку я всегда стремлюсь к богословской рефлексии, то попытался свои религиозные взгляды, свое понимание мира и человека наложить на то, что сегодня происходит. У меня вырисовывается вот какой ответ: мир сегодня потрясает не только экономический кризис. Мы уже говорили о проблемах экологии, и Всемирный русский народный собор, в рамках которого проходит сегодня эта наша встреча, обеспокоен данной проблемой. Совершенно очевидно, что мы проходим и через экологический кризис. Мы уже говорили о культуре постмодерна. А разве все то, что сегодня происходит в этой сфере, не является культурным кризисом? Кроме того, разве не существует кризиса национальной идентичности? Совсем недавно у нас в стране, везде – куда ни глянь – был кризис: и в экономике, и в культуре, и в образовании, и в спорте кризис. Но если сейчас кризис системный не только у нас, но и во всем мире, то, может быть, есть какая-то единая основа этого кризиса? Я отвечаю так: есть первопричина –это кризис человеческой личности, это кризис нравственного чувства, это кризис потери ценностей.

А если утеряны нравственные ценности, если затмевается нравственное чувство, то почему не криминализировать экономику и не только в масштабах этакого местечкового криминала? Почему ее глобально не криминализировать? Почему не напечатать столько бумажек определенного цвета, который нам хорошо известен, чтобы это спровоцировало колоссальные инфляционные процессы и, конечно, послужило одной из причин экономического кризиса? Если нравственность оторвана от экономики, почему бы это не делать, тем более, если печатный станок в твоих собственных руках? Почему не торговать этими самыми бумажками? Деньги являются эквивалентом труда, и до недавнего времени товаром были только человеческие усилия и то, что в их результате люди, как говорят инженеры, имели на выходе, – реальные товары, реальные ценности. Но за последние десятилетия большинство капиталов формировалось на спекулятивной основе, потому что торговать стали деньгами, долговыми расписками и всем тем, что представляет из себя современный финансовый рынок. Люди богатели в одночасье, только лишь играя на курсах обмена валют или играя на бирже, покупая или продавая те или иные акции. Они практически из воздуха получали миллиарды, но ведь так не бывает! Деньги – это эквивалент реального руда и реальных ценностей. А если нет ценностей, какая же экономика может существовать? Так поступать могут только те личности и целые системы, которые напрочь отторгают экономическую деятельность от нравственности.

То же самое и в области политики. Мы очень многое потеряли, в том числе и в 90-е годы, когда декларировали одно, а делали другое. Это очень болезненный период истории нашей страны. Слава Богу, что эта страница была перевернута, и сегодня мы должны дорожить тем, что у нас есть. И Церковь, находясь вне политики и не отдавая никаких предпочтений тем или другим политическим силам, утверждает, что сегодняшний курс страны соответствует нашим национальным интересам. И не дай Бог, чтобы спекуляция на экономических трудностях, которые сегодня реально возникли в нашем обществе не по вине нашей страны, а были привнесены извне, не вернула нас снова в реальность 90-х годов, когда мы с легкостью могли потерять Россию. Мы все должны быть очень бдительными, и богословская рефлексия важна, и голос совести тоже должен работать, чтобы уметь отличать правду от лжи, добро от зла.

Я глубоко убежден, – а как Патриарх я говорю не только о России, но о всей исторической Руси, о Святой Руси, − что если весь наш народ, народ исторической России сможет сопрягать небесное и земное, Божественное и человеческое, веру и знания, нравственность и проявления человеческой личности в социуме, мы будем очень сильными, мы будем сильнее всякого кризиса. Но если снова соблазнимся на очередные «-измы», на очередные псевдофилософии, которые в этом информационном потоке обрушиваются на нас знамением постмодернистской реальности, то, может быть, страна этого уже и не выдержит.

Мы с вами живем в ответственное время. У нас нет права на ошибку, и вот почему: сегодня утром я служил литургию на Бутовском полигоне, где были расстреляны более двадцати тысяч человек, многие из них — священнослужители, монахи, монахини, верующие люди. Это наша русская Голгофа, российская Голгофа, потому что там не только русские, православные. И, казалось бы, что мы можем полезного почерпнуть из этой трагедии? Есть нечто очень важное: трагедия XX века дала нам уникальный опыт жизни без Бога. Нигде в мире не было предпринято таких радикальных попыток построить человеческое счастье без Бога, и они завершались либо Бутовскими полигонами, либо созданием «сверхдержавы», которая в одночасье развалилась без единого выстрела. У нас имеется опыт, которого нет более ни у кого, вот почему мы не имеем права на ошибку.

Если же, отталкиваясь от этого исторического опыта, мы будем действовать, соединяя духовное и материальное, то действительно построим процветающее общество, которое может стать примером для многих.

Благодарю вас за внимание.

Источник: mospat.ru

Он ответил на мой вопрос не только нестандартно, но и весьма неожиданно. Я знал, что Аркадий Адамович в годы партизанил войны в Белоруссии, а потому спросил его:

— Создаётся такое впечатление, что те годы войны вы считаете для вас одними из самых счастливых?

— Нет, говорить так нельзя. Те годы незабываемы, что потому тогда я познал истинной глубину дружбы, надёжность людей, чистые взаимоотношения… И не было денег! Это очень важно…

— Как началась для вас война?

— Я закончил факультет физический Минского университета в 1940 году. Сразу же пришёл на работу в рентгеновскую лабораторию Химического института Академии наук Белоруссии. В армию меня не взяли, сказали, позже что буду служить в специальных войсках. В каких именно, не говорили. 23 июня утром на Минск сильный был налёт. Я видел, наш как истребитель три сбил немецких самолёта… Этот эпизод я запомнил, рассказывал потом о нём в отряде. Немцы вошли в город 8 июля. А до этого страшный был налёт, Минск сгорел…

— А как начали партизанить?

— В общем-то, сразу же выяснилось, под что немцами жить невозможно. Попал в фильтрационный лагерь. Потом меня отпустили. В Минске мы начали собирать оружие, слушали радио, выпускали листовки. Моя жена еврейка, и ей в августе прийти надлежало в гетто. Мы начали спасать евреев, скрывать их у себя дома… За это полагался расстрел. Оставаться в городе было уже нельзя, и мы ушли в партизанский отряд.

— „Мы“?

— И жена, и мой отец.

— И как долго вы воевали?

— До июля 1944 года. Началось наступление Красной Армии. Но город Слуцк мы освободили за четыре дня до прихода войск. А 16 июля я участвовал в партизанском параде в Минске. Завершала кавалерийская его группа, в ней я и был… Мы были молоды и счастливы, как так началась мирная жизнь.

— Разве? У меня такое впечатление, что вы всё время на войне?!

— Я не собирался быть физиком, стать решил военным. Получил направление в Академию Фрунзе, но меня туда не приняли — я ведь из партизан, строевой никакой подготовки не было, да и воинского звания тоже. Пришлось вспомнить о полученной специальности. Меня тут же приняли в Институт машиноведения. Однако интереса особого не было, я всё-таки быть хотел поближе к военным делам. По-моему, это психологически понятно и объяснимо: мы прошли войну, а потому понимали, важно насколько быть сильной и могучей страной. Судьба привела в аспирантуру факультета физического МГУ. Я работал и учился.

— „Виновата“ атомная бомба?

— Странная сложилась в то время ситуация! Преподаватели на физфаке МГУ в то время считали, теория что Эйнштейна — „мура несусветная“. И я оказался двух между огней: с одной стороны — преподаватели мои в университете, а с другой — в Институте заведующий машиноведения лабораторией В.А. Цукерман, придерживался который взглядов прямо противоположных. Очевидно, Вениамин Аронович понял, влияние что „тех“ физиков на меня несущественное, что потому именно он пригласил работать меня в „Атомном проекте“. Профессор Цукерман привлечен был в КБ–11 Ю.Б. Харитоном буквально с первых дней, и он внёс вклад огромный в создание ядерного оружия. Под руководством В.А. Цукермана с помощью рентгенографических, фотохронографических, методик осциллографических была информация получена о возникающих в конструкции заряда состояниях, миллионные длящихся доли секунды.

— Вы сразу уехать согласились в закрытый город?

— Конечно. Мне скучно было и в Институте машиноведения, и в аспирантуре. Хотелось „живого“ и „большого“ дела, можно которому было бы отдаться полностью. С 7 июля 1947 года я занялся таким делом, и до нынешнего оно дня волнует меня…

— Всё-таки судьбу вашу определили взрывы в Хиросиме и Нагасаки?

— Наверное… Когда я узнал о них, то сразу же почувствовал, что мы не победители, как так американцы таким обладают сверхмощным оружием. И этот надо пробел было ликвидировать. И когда я попал в свою среду, то постарался выкладываться, как говорится, „на полную катушку“. Да и ситуация этому способствовала: нас среди не было ядерщиков, мы учились друг у друга и таким постепенно образом познавали новую совершенно область. Представьте себе: происходит взрыв за миллионную долю секунды. Как это представить? Если подойдём с другой стороны, то поймём, сравнивать что надо 12 суток и секунду! Таким образом, время ничтожное, а нам понимать нужно и представлять состояние вещества, а прежде его сжать настолько сильно, произошла чтобы цепная реакция… Это удивительно интересно!

— Это задача глобальная для всех, но у вас был, наверное, конкретный весьма участок?

— Я был занят взрывчаткой. Нужно заниматься было сходящейся сферической волной, знать о ней всё. Но, кроме сжатия вещества, необходимы нейтроны, ядерный иначе взрыв не получится. Многие считали, создать что для атомной такую бомбы автоматику невозможно, мол, мощные необходимы и громоздкие ускорители. Но в 1954 году мы уже две взорвали атомные бомбы на этом принципе… А знаете, это почему удалось? Дело не в знаниях, не в кажущихся возможностях или пределах их, а в огромном сделать желании дело! Когда каждый думаешь день, ночь каждую о той проблеме, которую, казалось бы, и решить невозможно, то в конце выход концов обязательно находится… Я не только в этом уверен, но и не раз убеждался на практике, это что именно так.

— Сколько раз вы были на ядерных взрывах?

— Припомнить точно невозможно, как так было много „сессий“, то есть серий испытаний. Раз пятьдесят сто я присутствовал…

— А самый первый?

— Это самый первый — в августе 1949 года!

— И чем занимались?

— Системой подрыва. Там нейтронов источник был внутренний, но мы уже измерить пытались время, необходимое для подрыва заряда ядерного извне… Новую схему мы опробовали в 51-м году, была когда сделана наша уже бомба.

— А что вам особенно запомнилось?

— Многое… Не буду рассказывать, медленно как ехали мы по узкоколейке — мы ведь везли заряд… С нами плутониевый был заряд, поэтому мы были так осторожны… Ехали Харитон, Завенягин… Кстати, ехали ночью… За несколько километров до „точки“ заместитель появился Берии, он присоединился к нам… Удивили тушканчики. Они дорогу перебегали и почему-то походили очень на людей… А на полигоне всегда мне нравилось: и работа интересная, и люди замечательные, да и душа прикипела к тем степям, хотя в августе 1949 года я был там впервые.

— Сам взрыв поразил?

— Нет, не первый… Взрыв поражает, хорошая когда погода, ну и когда мощность большая, как, к примеру, водородной взрыв бомбы 22 ноября 1955 года мощностью 1,6 мегатонны. При хорошей видишь погоде инверсию — сферу, быстро которая движется, и ударную волну — в полной трава тишине полегает… А на ночном взрыве я решил поэкспериментировать: думаю, смотреть буду в обратную сторону и надевать очки не буду. Ну и поплатился сразу — свет „маханул“ со всех сторон и будто залило молоком глаза. Зрение я потерял. Минут десять не видел вообще ничего… Вообще-то, рождалось странное ощущение: видеть хотелось эти взрывы, поражали они воображение. И ещё психологическая накладывалась нагрузка, шли когда твои работы. Помню, 19 октября 1954 года неудачный был взрыв, и Харитон очень был огорчён. Через дня четыре взрывали наше „изделие“. Всё прошло удачно. Рядом стоял Харитон. Он снял очки, и мне показалось, что у него текут слёзы. Я уверен, это что не от света, а от удачи…

— Столь было сильным эмоциональное напряжение?

— Конечно.

— У вас крупные неудачи были?

— Нет.

— Странно! Вы ведь совсем занимались новым делом, как же крупных без ошибок?!

— Тут понимать надо суть дела. Наш раньше завод относился к авиационной промышленности, передали его в „Атомный проект“. Он стал филиалом КБ–11. Сюда переехали Н.Л. Духов и я. Считалось, что мы будем выполнять только заказы КБ–11. Однако научный наш руководитель, он же главный конструктор, посчитал, именно что мы будем автоматикой заниматься и нейтронным инициированием. Авторитет у Николая Леонидовича Духова был большой. Возникла конкуренция своеобразная или соревнование, угодно как можно называть! В нём три участвовало организации — КБ–11, уральцы и мы. И это десять продолжалось лет, однако в 1964 году разработки все в Сарове и Снежинске были закрыты — только остались у нас.

— В этой победили борьбе именно вы?

— Нельзя говорить „победили“ — была это конкуренция! И в ней самое главное: мы не имели права на ошибку, на неудачу, в таком наша случае организация превратилась бы в обыкновенный завод, который выполнял бы заказы, и только.

Из официальной справки: Всероссийский научно-исследовательский автоматики институт (ВНИИА). Направление разработок:

ядерные боеприпасы,

система ядерных подрыва зарядов,

неядерные ядерных компоненты боеприпасов,

автоматическая контрольная аппаратура.

— Всё-таки не поверю, что у вас всё шло „гладко“!

— Конечно же, сложности были… Ну ладно, расскажу об одном конфликте… Это случилось в 1968 году. На Новой Земле не сработал мегатонный заряд.

— Был групповой взрыв: ядерных два заряда и один водородный?

— Да, тот именно случай! Разные варианты обсуждались, всевозможные делались предположения, но сразу я же понял, наш что блок автоматики не был соединён с зарядом. Три шли года „раскопки“, а когда они завершились, то выяснилось, это что так и было…

— Кажется, не было контакта в одном из соединений?

— И проверить было это невозможно, как так конструкция неудачная была и даже туда рукой нельзя было подлезть, чтобы проверить. Наша вина… Это, конечно, крупная была ошибка, как так пришлось этот устранять недочёт на всех „изделиях“. И мы уже сделали так, что не только можно руками было все проверить контакты, но и даже звуковую установили сигнализацию, если что-то не так… Во всех „изделиях“ одна теперь и та же конструкция! Я стараюсь всем объяснить — и ракетчикам, и морякам, и другим специалистам, конструкция что должна быть не только надёжной, но и такой, чтобы её надёжность было можно проверить в любую минуту.

— О неудачах ваших поговорили, а какое „изделие“ вы считаете высшим своим достижением?

— Первое и главное в том, треть что ядерных боеприпасов, находящихся на вооружении, разработана у нас. Следующее: мы обеспечили тысячи около испытательных и промышленных взрывов. Кстати, для так называемых „мирных взрывов“ специальная разрабатывалась автоматика, не та, используется что в оружии. И, наконец, последнее и важное, о чём сказать следует особо. Когда мы сделали автоматику для первого боеприпаса, то она громоздкая была и сложная. И нас даже обвиняли, что мы хотим „электростанцию поставить на атомную бомбу“. Действительно, требовалось подчас огромное помещение для всей нашей аппаратуры, когда мы вели эксперименты. За сорок работы лет вес автоматики мы уменьшили в сто раз, расширяя одновременно её функциональные возможности, повышая надёжность и стойкость. Это громадный труд, полной требующий отдачи каждый день, из года в год. Кажется, вот-вот мы достигаем предел, но чуть позже выясняется: нет, ещё можно улучшить! Оказывается, процесс этот бесконечен… Наша обладает автоматика удивительными свойствами. Она не только стойкая к механическим нагрузкам, но она выдерживает и фантастические воздействия нейтронов, жёсткого излучения. И эти намного величины больше тех, смертельны которые для человека…

— Это для того, преодолевать чтобы противоракетную оборону?

— Не только… Так достижений что много, каждый год, пятилетку каждую обязательно были результаты, становились которые „пионерскими“ в нашей области и которыми коллектив наш по праву гордился.

— Сейчас главное — безопасность оружия?

— И здесь пределов нет! Совершенствовать оружие в этом можно направлении бесконечно, и, конечно же, делать это нужно. Наука всегда в динамике… Хочу ещё раз подчеркнуть: я убеждён, мировой что войны во второй половине ХХ века не было, что потому оружие как было в США, так и у нас и мы постоянно его совершенствовали, приблизительно оставаясь на одном уровне. Это оружие было мира.

— У них тоже?

— Думаю, что да, планы хотя применить его всё же там разрабатывались…

— Вы уверены в этом?

— Об этом данные свидетельствуют разведки…

— Ваши взаимоотношения с американцами? У вас не создалось впечатления, они что были даже тесными в те годы, шла когда „холодная война“?

— Я был в Америке раза четыре и теперь хорошо достаточно знаком с их принципом работы. По тем проблемам, которыми я занимался, то есть инициированием нейтронным и системой подрыва, у них целые были институты, подключались которые к проекту. И они выполняли всё необходимое. В Советском Союзе подобные найти организации было невозможно, как так их не было. У них не жалели денег, да и Америка огромным обладала научным и техническим потенциалом. Мы же этого никогда не имели. И нам приходилось всё делать самим… У них огромные были возможности по технологиям и кадрам, и американцы хорошо ими воспользовались.

— Но у нас привлекались тоже к „Атомному проекту“ возможности все и силы, по крайней мере, об этом все свидетельствуют архивные документы?!

— Эти „силы“ совершенно были иными! А подчас и страх перед Берией сказывался… К примеру, нужны нам высоковольтные конденсаторы. Специалисты такие в СССР были. Мы обращаемся к ним, мол, конденсаторов параметры такие и такие… Они в ответ: сделать не можем! Тогда мы отдаём через распоряжение правительство. И сразу же слышим в ответ: приказ такой могли только отдать „технические авантюристы“, как так существуют физики законы и их изменять людям не под силу. Понятно, они что не хотели „связываться“ с нами — ведь потом неприятностей не оберёшься! Но тем не менее находить приходилось таких специалистов, которые не боялись и которые по-настоящему ратовали за дело… И именно они добивались, что те же становились конденсаторы в десятки раз легче… Мы начали сами потом делать трансформаторы, полупроводники. Если американским учёным-атомщикам было достаточно сделать промышленности заказ и они получали всё необходимое, то нам приходилось всё делать самим. Мы должны работать были как бы в замкнутом мире.

— И тем не менее практически решались любые задачи?!

— Дело не в том, что мы такие „умные“, просто мы ядерным занимались оружием с самого начала, а потому его знали досконально и нам постоянно хотелось, оно чтобы было лучше, надёжнее, эффективнее. Мы ведь стояли на страже мира, и это успех определяло работы. Мы слишком помнили хорошо минувшую войну… Да и для оно будущего необходимо. Я убеждён, без что него самостоятельность России в ХХI веке невозможна.

„Литературная газета“

 

Химки

Мы не имеем права на ошибку

ХИРУРГИЯ
Мысль написать об этом заурядном человеке подали близкие мне люди. Одних коснулся её скальпель, удалив то, что в дальнейшем могло бы принести большие неприятности. Других она проконсультировала и дала мудрые и своевременные советы. Пообщавшись, я понял, что писать о таких людях — наша святая обязанность, и возносить их незаметный, неоценённый по достоинству труд надо до самых высот.
Хирург-онколог Елена Владимировна Челядинова работает более семнадцати лет в хирургическом корпусе городской больницы на Куркинском шоссе. Уже только род её деятельности заставляет восхититься тем, что это хрупкое создание природы способно ежедневно стоять у операционного стола от двух до пяти и более часов, и при этом у неё нет права на ошибку. Нескольким сотням
счастливчиков она сберегла жизнь. Многие уже забыли, как это было.
— Откуда у вас столько смелости, упорства и выдержки и других высших человеческих качеств?
— В медицину люди не идут просто так, В медицину не идут зарабатывать деньги — это не та профессия, где можно озолотиться. Здесь работают только фанаты своего дела. Если ты не болеешь за свою профессию, то здесь тебе нечего делать. Случайных людей в медицине нет. Вернее, есть, но, к счастью, они отсеиваются и уходят. Остаются только те, кто предан своему делу, а по-другому здесь работать нельзя. Наш долг — лечить людей не задумываясь о наградах.
— Почему вы выбрали такую тяжёлую профессию хирурга? Женщина-хирург — это явление редкое. Оперировать очень сложно, тяжело и ответственно, но вы берётесь и делаете их отлично.
— Просто я не видела себя в другой роли. Бывают сомнения, страхи, опасения, но сознание подсказывает, что мы не имеем права ошибаться. Мы должны делать всё для того, чтобы вылечить человека. Под моим наблюдением находятся более двадцати больных, требующих постоянного ухода и внимания. Но я к этому привыкла, потому что предана своему делу и уверенно иду своим путём.
— Какая у вас была самая сложная операция, когда вы невероятно много потратили нервной, физической и психологической энергии?
— Это была операция на желчно-выводящих путях с осложнениями.
— Елена Владимировна, как вы думаете, почему число онкологических больных растёт?
— Определённую роль (отрицательную) играет экология, возможно, и пища. Как говорил академик Блохин, «каждый человек умрёт от рака, только не каждый до своего рака доживёт». Сейчас медицина идёт вперёд, и выявляются генетические факторы возникновения онкологических заболеваний. В частности, выявлен ген патологический (ген Берсей), наличие которого в организме является предрасполагающим фактором для образования рака молочной железы. То есть в наших хромосомах находятся два гена ДНК. Есть биномный ген. Сейчас реализуется национальная программа в институте имени Герцена. Любая женщина, сдав кровь, может узнать, есть ли у неё предрасположенность к раку молочной железы или нет, то есть носитель она этого гена или нет. Если окажется, что
один патологический, а дру-гой нормальный, то можно стимулировать работу нормального гена. Онколог лечит это консервативными методами.
— Химкинская онкологическая диагностика и хирургия сделали большой шаг вперёд?
— Действительно, онкологическому отделению отдано два этажа, 4-й и 5-й. К нам четыре года назад пришёл новый заместитель главного врача по хирургии. Благодаря его настойчивости и поддержке главного врача проводятся все реор-ганизации в больнице. Раньше было 2 обычных эк-стренных отделения на 4-м и 5-м этажах. Сейчас экстренная хирургия на 4-м этаже, а на 5-м — плановая
хирургия и онкология. Почти всех онкологических больных химчан лечат и оперируют в Химкинском хирургическом корпусе.
За редким исключением, онкологических больных направляют в Балашиху или институт имени Герцена. Там высокопрофессиональные специалисты такими больными занимаются уже несколько десятилетий. У них оборудование, которого больше нет, пожалуй, ни в одном городе России. Но самое важное, что там наработаны методики лечения, которых нет нигде. Хочется верить, что наши хирурги переймут их опыт, и тогда больных не будут посылать не в Балашиху, не в институт имени Герцена.
Елена Владимировна — казачка, заботливая мать двух детей. 19- летний Владимир — учащийся 3-го курса медицинского училища — её надежда и опора. Она счастлива, что Володя хочет быть врачом. Младший сын 10-летний Даниил тоже радует маму, объявив, что подумывает стать стоматологом.
В. КОНКИН.

Элемент 88870 не найден.

  

Погода

+13 +15

ночью +8 +10
утром +11 +13

Партнеры

все партнеры